Политические перспективы основных идеологических движений в современной России
В категориях: Политика, экономика, технология
Сегодня российское общество скорее правое, чем левое
Политическая динамика и возможные сценарии развития России: беседа Льва Гудкова и Эмиля Паина
Э.П.: Давай подумаем о том, каковы же в России перспективы разных идеологических движений в нынешнюю эпоху.
Л.Г.: Вообще говоря, в российском социуме имеет место стирание идеологических границ и различий, довольно сильное. Это заметно и в Интернете, ты это ловишь, а в массе своей это скорее смазь такая, потому что больше половины говорят о том, что они ни с кем себя не отождествляют. Ну, там есть некоторая акцентировка, но, в принципе, доминирует установка на такую смазь.
Э.П.: Нет, у нас как раз по Интернету получилось, что на массовом уровне крупные группы все-таки проводят различия и характеризуют себя: «Мы левые», «Мы националисты», кто-то называет себя либерал-демократами и так далее.
Л.Г.: В возрастном, демографическом отношении это кто?
Э.П.: Ну кто же это в Интернете разберет?
Л.Г.: Так вот если это смотреть на опросах, то окажется, что три из выделенных тобой групп (левые, либералы и националисты) составляют крайне узкий фрагмент общества, а основное поле оно, я бы сказал, никакое. Конечно, может быть, тут просто сам метод массовых опросов стирает различия. Основная масса это идеологическая туманность, которую лишь условно можно назвать социал-демократическим настроением, но по существу это...
Э.П.: ...конформистская группа, без идей совершенно. Такой она и предстает в нашем анализе Интернета.
Л.Г.: Да, и еще нужно добавить, конечно, явно выраженный спрос этой массы на государственный патернализм.
Э.П.: Это и есть основная социальная база поддержки партии власти.
Л.Г.: Совершенно верно, но она смещается и будет смещаться в сторону протеста, потому что «сделайте нам хорошо, сделайте нам все-таки с человеческим лицом».
Э.П.: Ты считаешь, основная масса будет двигаться...
Л.Г.: В сторону большей критичности по отношению к власти.
Э.П.: Но какая это будет критика? Ты же сам говоришь, что она бывает двух сортов «добавьте жесткости», «вернемся к старому», «давайте сделаем по-сталински» или «давайте жить по новому, как люди, как живут где-то там».
Л.Г.: Социологические опросы показывают, что авторитарные установки довольно сильные, вне зависимости от того, какой это лидер. В 1990 году лишь четверть россиян считала необходимым приход к власти персоналистского политического вождя, а доминировала тогда совсем другая установка «ни в коем случае нельзя допустить к власти авторитарного лидера, мы уже это проходили». Но с началом трансформационного спада и череды сопровождающих его кризисов этот показатель упал с 44 до 18-20-22%. Зато запрос на вождя, отца и спасителя поднялся до тех же 40-45% (что и стало основой путинской популярности). Причем эта кривая на графике должна рассматриваться как показатель ясно выраженных политических установок, готовности переложить на лидера всю ответственность за положение дел в стране, отказаться от своего участия в политике, от свободы, от собственной защиты своих прав и прочее в том же духе. Но к этому можно добавить еще более слабый вариант тех же настроений «бывают такие ситуации в жизни, когда стране нужен сильный человек, твердая рука и т. п.» (удельный вес таких установок примерно 30%). Я не стал бы называть это традиционной российской склонностью к самодержавию, к автократии, нет, скорее это черта переходного времени, длительной фазы социальной и политической дезориентированности и что уже точно свидетельство несостоятельности либерального общественного движения, это выражение надежды на чудо.
Поэтому я и говорю, что авторитаризм путинского типа сейчас размывается и превращается в эти несистемные пузыри популизма, во множество феноменов внесистемных лидеров, вроде Навального, Ройзмана и других.
Э.П.: Вот это очень важно, что на таком фоне появляются шансы у новых политиков.
Л.Г.: При условии сильной дискредитации власти.
Э.П.: А она, по-моему, очень активно работает в этом направлении.
Л.Г.: Она очень старается сама по себе и работает в этом духе, к тому же дискредитацию усиливают громкие коррупционные скандалы. Наконец, снижение социальных расходов тоже на это работает.
Э.П.: Дискредитацию власти усиливают даже ее мелкие промахи. Скажем, известно, что использование ритуально-символических элементов обеспечивает социальное сплочение в периоды революционных подъемов вот тогда факельные шествия хорошо укрепляют власть. Но в кризисный период попытка устроить в Москве олимпийское шествие с гаснущими факелами и перекрытыми улицами, на которых по три часа стоят автомобили и общественный транспорт, вызывает массовый ропот, а возможно, и протест. В условиях московского транспортного коллапса нельзя даже придумать ничего более дискредитирующего власть.
Л.Г.: Совершенно точно.
Э.П.: А частные реформы, которые пытается проводить власть в условиях, когда обстоятельства заставляют экономить безразмерно раздутый бюджет, но эта экономия происходит за счет урезания расходов на общественно значимые нужды? Например, как реформа РАН воспринимается в массовом сознании?
Л.Г.: Никак. Мы попробовали, запустили вопрос, но результаты опроса по этим проблемам еще не получили. Однако я думаю, что, в принципе, никакого влияния события вокруг РАН на массовое сознание не окажут, это слишком специальная область, люди практически ничего об этом не знают и не думают. Другое дело, сокращение средств на медицину, лекарства, которое, кажется, не событие, а медленный такой процесс, ощущается очень болезненно. То есть рост цен на лекарства и попытка (хоть и отмененная) ввести плату за оказание скорой помощи вызывают довольно сильные эмоции.
Э.П.: У меня такое ощущение, что власть не очень осознает общественную ситуацию.
Л.Г.: Согласен.
Э.П.: С одной стороны, вроде как она благоприятна, в том смысле, что доля деидеологизированной, конформистской, патерналистской части общества все еще очень велика. С другой стороны, власть не знает, что с этой массой делать и как, при каких условиях это неустойчивое большинство может предпочесть традиционному лидеру нового, несистемного лидера. И эта шаткость формирует противоречивость и растущую неэффективность ее действий. Мы уже говорили, что стратегия политической демобилизации кое-где уже подвела власть. Я вижу два разнонаправленных шага, которые она делает. С одной стороны, результат выборов, о котором ты говоришь, низкая явка это было целенаправленное действие с точки зрения тактики демобилизации.
Л.Г.: Да. Но в Кузбассе у Тулеева явка, кажется, была на уровне 78%.
Э.П.: А у Кадырова 92%, как положено. Но я тебе говорю не о специфических регионах вождизма, а в массе своей. В некоторых районах, скажем, в Ставрополе, на выборы пришло 12-13%, чего не бывало никогда.
Л.Г.: Никогда не было, совершенно точно.
Э.П.: И эта демобилизационная тактика не всегда оправдывалась. А второй элемент действий нервничающей власти это сдвиг в сторону поддержки националистических требований. То, что еще недавно выдвигало запрещенное ныне Движение против нелегальной иммиграции, сегодня декларируют высшие деятели российского «политбюро».
Л.Г.: А это вечная такая технология перехвата лозунгов. Собственно, функция этих мелких партий и мелких маргинальных, обычно нацистских или расистских движений заключается в том, что они выдвигают какой-то радикальный лозунг, который центр, партия власти, естественно, переупаковывая его и делая более приемлемым, приличным и солидным, перехватывает и представляет в качестве центрального в своей политической риторике.
Общий тренд действий власти, по моему, будет такой: неотрадиционализм, эклектический, с элементами ксенофобских установок и с какой-то примесью либеральной фразеологии...
Э.П.: А где, в каких аспектах может быть либеральная риторика?
Л.Г.: Декларативные заявления типа медведевских «свобода лучше, чем несвобода», «правовое государство», нужны инновации, новые технологии, партнерство с Западом, открытость и т. п.
Э.П.: Может быть, в экономической сфере...
Л.Г.: Ну, и в экономической, да.
Э.П.: Единый рынок труда (то, с чем Д. Медведев выступил в Сочи), свободное передвижение людей по стране...
Л.Г.: Притом, что одновременно создаются всякого рода барьеры для социальной мобильности. Плюс «поддержка малого и среднего бизнеса», очередная там программа будет, сопровождаемая повышением налогов, и всякое такое.
Э.П.: Наверное, еще и квази-гражданские институты?
Л.Г.: Что-нибудь может быть в этом роде как «наш ответ Западу» на критику закона об иностранных агентах. Но мы говорим не о реальной политике, а об идеологической риторике, которая может приниматься или не приниматься.
Э.П.: А снизу, какое движение может развиваться как альтернатива этой эклектике? Чаще всего говорят о «левом повороте».
Л.Г.: Да ничего они, левые, не могут. Какой ответ ты предполагаешь? Я не вижу какого-то реального запроса на левых, отклика на их лозунги. Что, усиление требований социальной справедливости и уравниловки? Да с этим сегодня кто только ни выступает.
Э.П.: Сегодня у этих требований нет партийной окраски.
Л.Г.: Конечно, но политика реальная и реальный массовый интерес направлены на потребление, ограничены горизонтом «общества потребления» (его хотят, но мыслят как возможность чистого потребления, без буржуазных добродетелей и ценностей). А это означает высокую терпимость к усилению дифференциации, а не стремление к равенству, к уравниловке. Зависть, конечно, возникает, но она слабее в социальном смысле, по крайней мере пока, чем сила потребительских установок.
Э.П.: Действительно, сегодня российское общество скорее правое, чем левое. Левый эгалитаризм приемлем разве что в сфере распределения материальных благ, да и там средний российский обыватель предпочтет, чтобы сосед жил хуже, чем он. А уже об эгалитаризме по отношению к «понаехавшим» или сексуальным меньшинствам («содомитам») и говорить не приходится. То есть реально левые ценности в российском обществе совершенно не популярны, и у левого движения, всех его разновидностей, шансы на успех по мере смены поколений падают.
Л.Г.: Я вообще не понимаю, откуда взялся этот миф о мощи левых, о «левом повороте», как Ходорковский предрекал. Он ведь не сам придумал это, а откуда-то вытянул, читая.
Вестник института Кеннана в России, выпуск 24, Москва 2013
Добавьте свой комментарий