Каков ваш Бог, таковы вы сами и ваша цивилизация
В категориях: Политика, экономика, технология
«Не всякая стрела попадает в цель»: технология и Абсолют на Востоке и на Западе
Андрей Захаров
Андрей Александрович Захаров (р. 1961) – редактор журнала «Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре».
Забегая вперед, автор в первых же строках хотел бы изложить выводы, которые будут сделаны в заключении. Точнее говоря, вывод предполагается лишь один. По моему мнению, представления людей о божествах, которым они поклоняются, теснейшим образом связаны с успехами или неудачами той или иной конкретной цивилизации, ибо именно понимание высшего начала и представления о нем – иными словами, идея Бога – во многом предопределяют отношение человека к миру. Иначе говоря, каков ваш бог, таковы и вы сами.
Диаметрально различные версии Абсолютного начала в христианской культуре и в культуре дальневосточной – в первую очередь, китайской – сформировали разные взгляды на предназначение человека и его место в мироздании. Взращенное христианством видение Бога подтолкнуло западную цивилизацию к освоению такого феномена, как технология, а китайские воззрения на тот же предмет, напротив, затормозили развитие общества и обусловили многовековое отставание Китая. Последние десятилетия, однако, заставили обратить внимание на странную эволюцию, которую пережили оба мировоззрения и которая, с одной стороны, закономерно привела христианскую культуру Европы к секуляризации, то есть к постепенному освобождению от религии, а с другой стороны, позволила Дальнему Востоку освоить ключевые элементы западного мировоззрения и догнать Запад.
«Деятельность» и «естественность»
Пристальное внимание, которое с 1980-х годов экологически ориентированная критика капитализма уделяет основам европейской культуры, вполне объяснимо. В лоне именно этой культуры зародилась современная наука и ее вечный спутник – технология, невиданный ранее монолитный сплав знания и действия.
Вопрос о том, почему ареной этого переворота оказалась Европа, ставился не раз, но со второй половины XX столетия более плодотворной и привлекательной показала себя несколько иная его редакция: почему на Востоке не получалось то, что удалось европейцам Нового времени? Бурный подъем ориенталистики в самых разных ее вариантах, подкрепляемый и подстегиваемый многочисленными болезнями западного общества, навсегда снял мнимую «самоочевидность» проблемы. Сегодня, когда ощущение тупика, кризиса, конца стало частью нашей повседневности, мало кто рискует утверждать, что путь, избранный цивилизацией Запада, – это верный путь. Поэтому обращение западной экологической, и не только экологической, мысли на Восток стало своеобразным знамением времени.
Если верить синологу Джозефу Нидэму, в самой духовной «подкладке» дальневосточной культуры отсутствовало нечто важное, что-то такое, благодаря чему Запад смог породить технологию – залог своего процветания и гарантию своих грядущих побед над Востоком.
«В течение первых четырех столетий христианской эры Европа заимствовала из Азии множество научных изобретений, часто даже не догадываясь об их происхождении. В начале XX века китайцев практически не интересовали товары из Европы; напротив, сами европейцы снаряжали специальные миссии с целью выяснить секреты традиционной китайской промышленности»[1].
Полный список этих секретов был бы довольно обширным, но вот что особенно интересно: они почти не принесли пользы породившей их культуре, оставшись лишь ее праздными украшениями. Китайцы, к примеру, лишь по недоразумению изобрели компас – в рамках их мировоззренческого каркаса он остался бесполезной игрушкой, совсем не пригодившейся Китаю. Разумеется, в таком высказывании будет доля нарочитого упрощения, но в целом этому прибору, как и конскому стремени или книгопечатанию, следовало бы первоначально появиться на свет в Европе. Сам дух этих вещей, как сказал бы Освальд Шпенглер, – европейский.
Европейцы, впрочем, довольно скоро исправили ошибку фортуны, навсегда присвоив первенство если не в создании, то по крайней мере в использовании всех этих приспособлений. В частности, показательна история, приключившаяся с таким полезным инструментом, как часы. Согласно имеющимся свидетельствам, первые часовые механизмы появились в Китае в 725 году, а в Европе только в начале XIII века. Но, поскольку со временем китайцы утеряли навыки часового дела, начиная с эпохи Мин часы превратились в важный предмет европейского экспорта в Поднебесную, причем швейцарские часовщики изготавливали особые «ориентальные» их версии, пользовавшиеся огромным спросом среди китайской знати[2]. В целом же конфуцианская культура на протяжении столетий «отождествляла стремление к технологическим инновациям не столько с "прогрессом", сколько с войной и неумеренной роскошью, то есть с тем, что считалось патологиями цивилизации»[3].
В толковании этой исторической инверсии встречаются несколько довольно устойчивых мотивов. Один из них – ставшее общим местом противопоставление мировоззренческому полицентризму Востока устойчивого и последовательного моноцентризма Запада. С первого взгляда видно, что в традиционном Китае, например, божеств было или невероятно много, или не имелось вовсе, и тогда главным двигателем мирового развития провозглашался безличный мировой закон, Небо, Дао, принцип естественности. Христианство, напротив, последовательно и настойчиво утверждало, что Божество существует в единственном лице. Здешний Бог есть личность, постоянно работающая над совершенствованием и преображением мира и привлекающая к этому труду человека.
Кроме того, сторонники такого противопоставления подчеркивают, что теоцентричная установка, породившая в свое время европейское отношение к жизни, изначально содержала в своих недрах семена технологического освоения мира. Именно отсюда, как предполагается, происходит неуемная страсть европейцев к покорению окружающих пространств; они воспринимали собственные географические открытия как Божье дело. На это однозначно указывал, среди прочих, Христофор Колумб, ничуть не сомневавшийся в том, что ищет земной рай, и полагавший, что именно Господь отправляет его на поиски новых земель. «Волей Божией я стал провозвестником нового неба и новой земли, о которых Господь говорит в Апокалипсисе устами святого Иоанна и к которым он указал мне путь», – писал мореплаватель одному из своих испанских патронов[4].
Конечно, теоцентричные системы в истории религий не были редкостью и раньше. Но христианский вариант, однако, был оригинален и нов, благодаря тому важному месту, которое уделяется в нем понятию деятельности. Переработав и усвоив, благодаря святому Фоме и его последователям философию Аристотеля, метафизика христианства твердо настаивает на том, что «каждое конечное существо является деятельным существом, стремящимся к совершенству, к тому, чтобы стать чем-то большим, чем оно есть в действительности»[5]. Когда же речь идет о бесконечном существе, оно предполагается бесконечно активным. Намеками на это изобилуют как Библия, так и сочинения отцов и учителей церкви.
Европейская культура приписывает принципу деятельности поистине выдающееся значение: фактически Бог европейцев есть не что иное, как чистое действие. Символом такого Божества самым натуральным образом становится бесконечность: «С дней позднего Ренессанса […] представление о Боге получает все большее сходство с идеей чистого бесконечного пространства»[6]. Абсолют иудео-христианской традиции чужд статичности, присущей всем прежним языческим божествам. «В этом, возможно, и заключается отличие христианства от всех остальных религий, – замечает Клайв Стейплз Льюис. – Бог – это не статичное существо, и даже не просто личность. Это динамичная, пульсирующая энергия, жизнь, что-то почти драматическое, что-то […] подобное своего рода танцу»[7].
Первейшим качеством божества, интерпретированного таким образом, оказывается способность к творчеству. Причем речь идет о таком творчестве, которое совсем не нуждается в каких-либо внешних предпосылках: оно полностью безосновно и само обусловливает все остальное. «В то время, как Господь творит мир "деланием", Дао производит его "недеянием"», – пишет Алан Уоттс[8]. В этом, собственно, и заключается принципиальная разница двух противопоставляемых здесь типов культуры.
В отличие от вавилонских и прочих более ранних мифов, где хаос предшествует бытию, а мир творится божеством из собственной плоти, в ветхозаветной истории мир рождается чистым актом божественной воли[9]. Здесь уместно вновь сослаться на Льюиса:
«По мнению многих, в основе всех религий лежит некая общая история творения: в язычестве, мол, боги или один из богов тоже "творят" мир. […] В действительности же творение в христианском смысле оказывается удивительно редкой доктриной. Когда же истории такого рода все-таки встречаются в язычестве, они предстают религиозно незначительными, пребывающими на той грани, за которой религия превращается в сказку. […] Они повествуют не о происхождении мирового процесса, а о развитии уже чего-то бывшего»[10].
Если у Платона демиург лепит людей просто-напросто потому, что ему скучно, то христианский Бог не может не творить мир, ибо самоопределение есть его суть. Вот, что говорит один из выдающихся католических богословов прошлого века:
«Подлинное понятие творчества, которое без всякой внутренней необходимости и внешней заданности, в свободном всемогуществе, одним повелевающим словом воздвигает мир к существованию из ничего, есть только в Библии. Согласно библейскому откровению, мир сотворен Богом, который не нуждается ни в мире, для того чтобы быть, ни в какой-либо внешней стихии, для того чтобы творить»[11].
Все сказанное отразилось и в христианской трактовке человека. Уже в первых книгах Ветхого Завета вполне явственно обнаруживает себя наиболее прочная константа человеческого бытия – способность к бесконечному выходу за собственные пределы. Точнее говоря, в абсолютной мере это качество признается за самим Творцом, но одновременно сообщается, что человека Бог создал не иначе как «по образу своему» (Быт., 1-12), в избытке наделив его той же способностью. Приобщившись в акте творения к динамичной природе Создателя, европейский человек от начала ориентирован на преобразование мира и продолжение Божьего дела.
Стоит отметить, что установка Востока в этом плане гораздо менее поэтична. Древние китайцы, например, были убеждены, что люди произошли от паразитов, ползавших по телу первочеловека Паньгу, когда он лежал на смертном одре, а ветер потом развеял их повсюду[12]. Разница двух подходов видна невооруженным взглядом. Понятно, почему проблема соотношения творца и творения, будучи одной из краеугольных проблем христианской культуры, на Востоке не имела совершенно никакого резонанса: коль скоро нет творения из ничего, то и вопрос об активном вмешательстве трансцендентного начала в жизнь мира не считается достойным вопросом. Им решительно отказывались заниматься и Будда, и Конфуций, и Лао-цзы. Даже если согласиться с тем, что Небо не так уж и безлично, поскольку требует от человека выполнения определенных моральных установлений[13], это не изменит общей картины: в основе такого императива – призыв к ритуалу, то есть к воспроизведению старого, а не генерированию нового.
[1] Needham J. The Dialogue East and West // Idem. Within the Four Seas: The Dialogue East and West. Toronto; Buffalo: University of Toronto Press, 1979. P. 19.
[2] См.: Mungello D.E. The Great Encounter of China and the West, 1500–1800. Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 2009. P. 39.
[3] Schwartz B.J. The World of Thought in Ancient China. Cambridge, MA; London: The Belknap Press of Harvard University Press, 1985. P. 156.
[4] Цит. по: Элиаде М. Ностальгия по истокам. М.: ИОИ, 2012. С. 141.
[5] Хунинг А. Homo mensura: люди – это их техника – техника присуща человеку // Философия техники в ФРГ / Сост. Ц.Г. Арзаканян, В.Г. Горохов. М.: Прогресс, 1989. С. 394.
[6] Шпенглер О. Закат Европы. М.; Пг.: Издательство Л.Д. Френкеля, 1923. Т. 1. С. 422.
[7] Льюис К.С. Сущность христианства. [Б.м., б.и.], 1985. С. 205–206.
[8] Watts A.W. The Way of Zen. Harmondsworth: Penguin Books, 1978. P. 36.
[9] См.: Bratton S. Christian Ecology and the Old Testament // Hargrove E.C. (Ed.). Religion and Environmental Crisis. Athens, GA: University of Georgia Press, 1986. P. 53–75.
[10] Lewis C.S. Reflections on Psalms. San-Diego: Harvest, 1958. P. 78–79.
[11] Гвардини Р. Конец нового времени // Вопросы философии. 1990. № 4. С. 129.
[12] См.: Юань Кэ. Мифы Древнего Китая. М.: Наука, 1987. С. 35.
[13] Schwartz B.J. Op. cit. P. 52.
«Неприкосновенный запас» 2013, №4(90)
Добавьте свой комментарий