Кому подставить щеку?
В категориях: Личное освящение - свеча, зажженная во тьме
Александр Чернявский
Применимы ли евангельские заповеди в общественной жизни? Часть первая
Одна из особенностей нашего времени в том, что зло принимает гигантские масштабы не столько в частной, сколько в общественной и государственной жизни. Две мировые войны и массовое уничтожение людей в ХХ веке – все это как-то несравнимо с теми личными грехами, в которых каются на исповеди. Наверное, социальное зло выросло из личных грехов (вернее, из тех наклонностей человеческой натуры, которые в современном нехристианском мире греховными уже не считаются), но явно не путем их простого суммирования; здесь количество перешло уже в какое-то новое качество.
Сегодня на повестке дня международный терроризм и "столкновение цивилизаций". Есть и некоторые специфические особенности: под вопросом оказываются моральные оценки, которые раньше сомнений не вызывали. Достаточно ли соблюдения евангельских заповедей милосердия, миролюбия и кротости для сохранения позиций христианства в условиях тотального наступления ислама? А для сохранения общественного порядка в условиях невиданного роста преступности? Можно ли руководствоваться евангельскими заповедями, работая в органах государственной власти? А если нет, может ли христианин в них работать? Согласия по этим вопросам среди христиан нет.
Моральный авторитет христианства, а значит, и его возможность влиять на ситуацию в мире во многом зависит от его позиции по отношению к такого рода новым явлениям. Может быть, все это не имеет отношения к христианству? Ведь главное дело христианина – спасение, а для этого лучше отгородиться от антихристианского мира, рассматривая необходимость отдавать ему часть своей жизни как неизбежное зло. Впрочем, в "Основах социальной концепции" РПЦ МП говорится, что задачей Церкви является "не только спасение людей в этом мире, но также спасение и восстановление самого мира".
Одна из целей настоящей статьи – попытаться понять, какие следствия для христианской этики вытекают из этого тезиса. Те, кто считает, что целомудрия, правдивости, кротости, милосердия, самоотверженности вполне достаточно, чтобы христианин мог дать нравственную оценку и определить свое поведение по отношению к войне и службе в армии, социальному неравенству, действиям государственной власти, смертной казни, национальному патриотизму, сексуальным меньшинствам и т.п., а также те, кто думает, что христиан вообще не должны заботить эти проблемы, - могут дальше не читать: все последующее им будет неинтересно.
О необходимости посмотреть на социальные проблемы с позиции христианства одним из первых заговорил Лев Толстой. С этим согласен и автор книги "Русская православная церковь и Л.Н. Толстой" о. Георгий Ореханов. В одной из дискуссий, последовавших за выходом книги, о. Георгий заметил: "В его творчестве самым ценным, с моей точки зрения, и является именно призыв вспомнить евангельские заповеди и попытаться жить в соответствии с их буквальным смыслом. Призыв понять и увидеть, что жизнь, в которой есть место голодающим, бездомным, умирающим детям, причем в огромных масштабах, не может называться христианской". О буквальном смысле мы поговорим ниже, пока же запомним позицию Толстого: она действительно состояла в том, что самое эффективное, даже единственное средство борьбы с социальным злом – это жить по евангельским заповедям.
Толстой был отлучен от Церкви за то, что отрицал ее догматику и таинства. Но и приложение им евангельских заповедей к социальным проблемам тоже было признано ошибочным. Не объясняется ли ошибка Толстого тем, что правильная интерпретация евангельских заповедей возможна только на основе догматики?
Едва ли это так. Ведь речь шла, в частности, о том, распространяются ли слова Христа "не противься злому" и "любите врагов ваших" на солдат вражеской армии, на преступников, еретиков и т.д. Толстой считал, что да. Но это никак не связано с его непониманием догматики. Ведь и среди понимающих догматику никогда не было единодушия в этих вопросах. Например, когда в XVI веке на Руси появилась "ересь жидовствующих", преп. Иосиф Волоцкий требовал жечь и вешать еретиков, а ученики преп. Нила Сорского считали допустимыми только методы убеждения. Редко кому удавалось прямо из догматов вывести правила поведения. Догматика ведь прямо не говорит, нужно ли воевать или служить в армии.
Проблема применения евангельских заповедей к общественной жизни возникает в связи с тем, что Христос не стремился сформулировать сколько-нибудь полный и систематический "этический кодекс", охватывающий множество жизненных ситуаций, как, например, составители Талмуда. "При обзоре отдельных требований, предъявляемых Иисусом к ученикам, бросается в глаза их фрагментарность. Иисус не дает ни наставлений на все случаи жизни, ни богословского учения о морали, ни некоего кодекса отношений. Его требования – это скорее перечисление симптомов, знаков, примеров того, что происходит, когда Царство Божие вторгается в мир" (И. Иеремиас. Богословие Нового Завета. Часть 1. Провозвестие Иисуса. М., 1999. С. 253). И прежде всего мы замечаем отсутствие в наставлениях Иисуса социальной проблематики. Знаменитые слова "Отдавайте кесарево кесарю, а Божие – Богу" спровоцированы желанием оппонентов "поймать" Его на провокационном вопросе.
Если говорить о традиционном направления христианской этической мысли, то оно исходит не столько из христианской догматики, сколько из убеждения, что Новый Завет, несмотря на фрагментарность этических заповедей в нем, на самом деле содержит все необходимое для принятия моральных решений: нужно лишь уметь правильно его прочесть. Одно из наиболее фундаментальных исследований в этом направлении – книга Ричарда Хейза "Этика Нового Завета" (Р. Хейз. Этика Нового Завета. М., 2005). Хейз вначале формулирует ряд принципов, которых нужно придерживаться для правильного понимания новозаветных текстов, а затем показывает, как эти принципы применяются для решения следующих этических проблем: насилие в защиту справедливости; развод и повторный брак; гомосексуализм; антисемитизм и этнический конфликт; аборт. Рассмотрение предлагаемых Хейзом решений выходит за рамки настоящей статьи. Скажем лишь, что если его принципы кажутся хорошо продуманными, то переход от принципов к окончательным выводам, а, следовательно, и сами эти выводы не всегда убедительны.
Например, в вопросе о насилии Хейз согласен с Толстым: слова "не противься злому" и "любите врагов ваших" не предусматривают никаких исключений и требуют безусловного исполнения даже тогда, когда в глазах остального мира это выглядит безумием.
К сожалению, стоящие перед нами сегодня этические проблемы нельзя решить простым отысканием соответствующих мест в евангельском тексте. Заповедуя подставлять другую щеку и любить врагов, запрещал ли Иисус тем самым защищать беззащитных от посягательства преступников? Мы не можем утверждать этого со стопроцентной уверенностью, но "подставление щеки" – это, вероятно, рекомендуемый ответ на оскорбление, которому могут подвергнуться ученики со стороны тех, кто видел в Иисусе лжепророка и смутьяна. То же самое можно сказать о повелении апостолу Петру "вложить меч в ножны": это часто трактуется не как запрещение применять силу для защиты третьих лиц, а как требование не препятствовать воле Бога, ради исполнения которой Иисус пришел в Иерусалим, несмотря на смертельный риск.
Выше мы говорили о "фрагментарности" новозаветных заповедей. Эту фрагментарность нельзя устранить простым распространением заповедей на ситуации, которые не имелись в виду.
Так что же, выходит, христианин может со спокойной совестью воевать и применять насилие во всех случаях, когда ему кажется, что справедливость на его стороне? Разумеется, нет. Хейз совершенно прав, когда говорит о том, что отказ от насилия полностью соответствует духу правдивости, кротости, миролюбия, милосердия, сострадания к слабым и гонимым, выраженному не только в антитезах Нагорной проповеди, но и в обетованиях блаженств, и во многих действиях Иисуса.
Но исчерпывают ли эти слова все содержание обобщающей заповеди "любить ближнего как самого себя"? А если одни ближние совершают насилие над другими? И разве так уж редки случаи, когда любовь к ближнему требует применить к нему насилие в его же интересах?
Нравственные суждения Хейза слишком тесно связаны с конкретным евангельским текстом. Пытаясь этого избежать, он формулирует один из своих принципов так: "При использовании Нового Завета в нормативной этике требуется воображение. Апеллируя к авторитету Нового Завета, мы неизбежно занимаемся построением метафор". Подставить другую щеку – это метафора, которую мы воспринимаем как указание должного поведения в иных обстоятельствах. Но из-за огромного различия между ситуацией Иисуса и нашей сегодняшней ситуацией эта метафора оказывается слишком неопределенной. И сколько бы других цитат из новозаветного текста мы ни привлекли, неопределенность останется.
Добавьте свой комментарий