Начало и конец идеологического мифа о конце истории
В категориях: Политика, экономика, технология
Даниил Коцюбинский
Эта статья историка и публициста Даниила Коцюбинского не о том, что в России и мире случится сегодня или завтра. Она о том, что может произойти в более или менее отдаленном будущем. И она о реальных тенденциях, на основании которых автор это будущее прогнозирует. Какими бы спорными ни казались его выводы, они, как мы полагаем, заслуживают обсуждения.
Массовый протест «68 года», охвативший практически все страны Запада, изначально смог победить не везде. Железный занавес и общее похолодание, наступившие в странах восточного блока после подавления «Пражской весны» 1968 года, не позволили рок-н-ролльному ветру конца 60-х властно ворваться в пространство, контролируемое коммунистическими режимами, чтобы радикально его переформатировать. В итоге поколение «шестидесятников» в этих странах, не сумевшее реализовать свою Поколенческую повестку дня - Generation Agenda - мечту о «свободе, демократии и мире во всем мире», - просто передало эту идейную программу, как эстафетную палочку, своим детям.
Горбачевская Перестройка, «новое мышление» и конец «холодной войны», по сути, оказались расширенным ремейком «68-го года», пришедшим с Востока. С одним лишь нюансом: протестное движение на этот раз почти не связывало себя с демо-социалистической (марксистской) экономической риторикой, которая полностью скомпрометировала себя в странах восточного блока. Вместо этого демократический протест активно использовал идейный инструментарий, разработанный создателями неолиберальной экономической школы.
Таким образом, Перестройка не была буквальным повторением «68-го года». Но она воспроизвела его гуманистическую, антиавторитарную суть. Советские люди, конечно же, в массе не читали Фрейда, Адорно, Маркузе, Сартра, Ги Дебора, Тимоти Лири, Кена Кизи и других апостолов молодежной революции 60-х. Однако они слушали The Beatles. И сам «рок-н-ролльный» дух Перестройки с ее идеей освобождения человека из-под диктата Системы и преодоления «тоталитарной одномерности» – был очень созвучен «старому доброму» либерально-молодежному духу The Summer of Love - 67 или Mai - 68. Лозунги «Даешь свободные выборы!» и ««Долой КПСС!» в Советском Союзе конца 1980-х звучали не менее смело и ультра-либерально, чем «Запрещается запрещать!» - «Il est interdit d'interdire!» и «Будьте реалистами – требуйте невозможного!» - «Soyezréalistes, demandez l'impossible!» на парижских баррикадах в мае 1968-го.
На какой-то момент даже показалось, что смысл произошедшего – лишь в том, что отказавшийся от тоталитаризма Восток просто присоединяется к западной системе ценностей в ее гуманистической версии «68-го года», соединенной с прагматикой неолиберализма. И что, таким образом, ничего принципиально нового в мире в политическом плане больше не произойдет.
Фрэнсис Фукуяма даже успел опубликовать в 1989 году нашумевшую статью «Конец истории?», где объявил об окончательном идеологическом торжестве либеральной демократии в ее нынешнем виде и о том, что отныне наступает эпоха «пост-истории»:
«То, чему мы, вероятно, свидетели,— не просто конец «холодной войны» или конкретного отрезка послевоенной истории, но конец истории как таковой: это финальная точка идеологической эволюции человечества и универсализация западной либеральной демократии как окончательной формы правления»[1].
Наступившая эпоха пост-истории, согласно Фукуяме, должна была сконцентрироваться на решении сугубо эколого-экономических, а не идейно-политических задач:
«Конец истории - это очень печальное время. Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, повсеместная идеологическая борьба, которая требовала смелости, мужества, воображения и идеализма, - будет заменена на экономический расчет, бесконечное решение технических проблем, экологические проблемы и удовлетворение изощренных запросов потребителя»[2].
Никаких новых политических дебатов и проектов, а следовательно, и никаких радикальных изменений в политическом устройстве современного мира концепция «конца истории» не предусматривала. Тем государствам, которые уже освоили либерально-демократическую модель, оставалось лишь продолжать успешно развиваться, а всем остальным «предписывалось» как можно скорее стать либеральными демократиями. Идейно-политический прогресс человечества, таким образом, объявлялся полностью завершенным.
Удивительно, конечно, не то, что эта кричаще наивная и заведомо спорная теория вообще возникла (история знала и куда более экзотические футурологические построения), а то, что мировая общественная мысль в целом приняла выводы Фукуямы как аксиоматическую данность. Точнее сказать, Фукуяма наиболее ярко и удачно сформулировал назревший интеллектуальный тренд, суть которого заключалась в принципиальном отказе от идеологических инноваций. И действительно - никаких серьезных и дискутабельных попыток предложить что-либо по-настоящему свежее и позитивное с тех пор так и не последовало.
В сфере общественной мысли в самом деле наступил «конец истории». Возможно, это было связано с тем, что к исходу XX столетия общественность была так травмирована и напугана идеологическими баталиями прошедших десятилетий, несколько раз ставившими мир на грань самоуничтожения, что назрела потребность в «чисто экономической передышке».
Политическая история, в отличие от общественной мысли, однако, не только не остановилась, но продолжила бурно развиваться. И первым делом поставила под сомнение футурологическую схему Фукуямы. Пожалуй, ярче всего это проявилось на примере судьбы его прогноза относительно будущего СССР:
«Советский Союз находится на распутье: либо он вступит на дорогу, которую сорок пять лет назад избрала Западная Европа и по которой последовало большинство азиатских стран, либо, в сознании собственной уникальности, застрянет на месте»[3].
Как известно, спустя всего два года после написания этих строк Советский Союз выбрал совершенно иной - третий путь: самоликвидацию, возможность которой профессор Фукуяма не предусмотрел вовсе.
Прогностическая близорукость Фукуямы выглядит тем более парадоксальной, что ничего неожиданного и удивительного в таком финале советской Перестройки не было. Ведь первый и самый главный вопрос, который встал перед СССР в условиях либерализации, -это был не вопрос о частной собственности и свободном рынке. Главным стал вопрос о судьбе самого советского государства, а точнее, о невозможности его сохранения в существующих границах, учитывая жесткий сепаратистский курс, который в условиях политической свободы сразу же взяли страны Балтии, Закавказья, а затем и «ельцинская» Россия, противопоставившая себя «горбачевскому» Советскому Союзу.
Проблема политического и территориального самосохранения встала в эпоху Перестройки не только перед СССР. Дело в том, что международная система тех лет сложились во времена противостояния мировых держав, в эпоху горячих и холодных мировых войн. Стоит ли удивляться тому, что как только эта эпоха стала уходить в прошлое, политическая карта мира сразу же ожила и «зашевелилась»?
Вопреки прогнозам Фрэнсиса Фукуямы, а равно ожиданиям мирового сообщества, уставшего от политических катаклизмов XX века, торжество идеологии свободы означало вовсе не «конец истории», а наоборот - ее дальнейшее развитие вглубь. Ближайшим следствием этого являлась перманентная эрозия мирового порядка, основанного на системе старых национальных государств.
Радикальное переформатирование посткоммунистического пространства, исчезновение нескольких крупных национальных государств восточного блока, начало строительства супернационального Евросоюза – все это ясно свидетельствовало о том, что в новом мире сам институт национального государства начинает все больше походить на вымирающего динозавра и что под вопросом оказывается «нерушимый» догмат о его территориальной целостности и суверенитете.
Однако эти идейные ростки будущего в тот момент так и не попали в фокус внимания мировой общественности. Их полностью заслонила грандиозная картина финальной сцены XX столетия: павший без боя тоталитаризм, торжествующие на его обломках свобода и демократия, конец ядерного противостояния СССР и США…
После того как Перестройка благополучно осуществила расширенное переиздание «68-го года», мир – также в расширенном формате - окунулся в уже освоенное Западом состояние постмодернистской рефлексии и идеологической стагнации. Гуманистический проект 60-х исчерпал себя вторично и на этот раз окончательно. Отсутствие новых позитивных идей в этих условиях стало ощущаться с особой остротой.
Европа попыталась заполнить идеологический вакуум культом «золотого тельца» по кличке «Евро». Однако это материальное божество оказалось столь циничным и прожорливым, что становится все меньше похоже на сакральный объект или волшебную палочку - и все больше на банальную, хотя и масштабную техническую трудность, с которой «надо, наконец, что-то делать».
США в поисках нового идеологического спарринг-партнера решили заменить мировой коммунизм - глобальным исламизмом, борьба с которым очень скоро вернулась бумерангом в виде «арабской весны».
Сегодня Вашингтон де-факто вместе с Аль-Каидой вынужден бороться с некогда лояльными Западу светскими авторитарными режимами Ближнего Востока. И, тем не менее, госсекретаря США Хиллари Клинтон, прибывшую в Каир, встречают отнюдь не радостные клики благодарной толпы, а летящие со всех сторон башмаки и гнилые овощи. Эту внезапно приключившуюся коллизию язык либерально-демократической риторики Белого Дома, насколько можно заметить, пока что просто не в состоянии внятно описать.
Есть еще целый ряд проблемных констант, с которыми столкнулись страны благословенного Севера и которые принципиально «неописуемы» и неразрешимы в рамках либерально-государственной парадигмы «конца истории».
Среди этих проблем – нескончаемый поток мигрантов, устремляющихся с Юга на Север; необходимость сокращать социальные гарантии в странах Севера, дабы не проиграть конкурентную битву экономическим державам «третьего мира»; огромное число «горячих точек», являющихся мучительной головной болью для всего мира. Etc…
На фоне всего этого неготовность общественной мысли – прежде всего, западной - к тому, чтобы предложить миру обновленную парадигму, в которой бы содержался ответ на основные вызовы начала XXI века, кажется все более странной. И даже катастрофа 9/11/01 не изменила этого пассивно-рефлексивного идейного вектора...
Однако то, что не сумели сделать кровожадные шахиды Аль-Каиды, смогло – притом с легкостью и совершенно бескровно - совершить время. Подошел к концу очередной поколенческий цикл, и в самом сердце либерального мира – в США, в Нью-Йорке, на Манхеттене – неожиданно, мощно и радикально заявил о себе глобальный протест, идущий изнутри американского и – шире – всего западного общества. Конец истории кончился окончательно…
------------------
[1]Francis Fukuyama. The end of History? - The National Interest - Summer 1989. http://www.kropfpolisci.com/exceptionalism.fukuyama.pdf
[2] Ibid.
[3] Ibid.
Глобальный сепаратизм как преодоление «конца истории», или Что таит революция в маске?
Добавьте свой комментарий