Как победить старение
В категориях: Политика, экономика, технология
Андрей Константинов
Вечная молодость, победа над старением, устранение причин смерти… Все это звучит как слова из сказки или из научно-фантастической повести. Между тем борьбой со старением человеческого организма занимаются вполне серьезные люди — доктора наук, профессора, нобелевские лауреаты. Журналист «РР» побывал на международной конференции «Генетика старения и долголетия» и оценил перспективы продления нашей жизни
С лабораторными мышами, которые вечно первыми пробуют то, что впоследствии предстоит человеку, успехи намного скромнее: их жизнь пока удается продлить всего в два раза. Впрочем, если бы мою жизнь продлили в два раза, я бы назвал это достижение не скромным, а величайшим в истории. Но у людей все намного сложнее — вначале многолетняя доклиническая подготовка терапии, потом не менее продолжительные клинические испытания.
Неужели мы станем последним поколением, которому суждено умереть, не протянув даже жалкие сто лет? Или шанс все-таки есть?
Как природа делает это
Идет круглый стол.
— Старение — это развитие эндогенных патологий в позднем периоде жизни, которое усиливается со временем, — чеканит определение Дэвид Гемс из Института здорового старения Лондонского университетского колледжа.
У других участников есть свои определения, не хуже, но никто уже не спорит с тем, что старение — патология, а не норма. Не бывает здорового старения. Еще недавно таким единодушием и не пахло.
— Единственная причина, по которой люди пытаются найти что-то положительное в старении, — это отчаяние, — говорит Ян Вайг из Медицинского колледжа Альберта Эйнштейна и срывает аплодисменты.
Начинается спор о главных механизмах старения. Вроде бы понятно, что во всем виноват Дарвин и его эволюционная теория. Изменчивость видов ускоряется в результате быстрой смены поколений, эволюции это выгодно. Непонятно только, какой именно механизм запускает старение. Может, дело в простом накоплении ошибок в организме? Но до определенного момента поломки успешно чинятся, клетки обновляются, да и продолжительность жизни у разных видов варьируется в слишком широких пределах.
Может, существует программа медленного самоубийства? «Мы носим в себе семена смерти», — говорил выдвинувший эту гипотезу эволюционист Август Вейсман. А может, мы стареем и умираем от работы тех же самых механизмов, которые обеспечивали нам рост и развитие в юности? Просто эволюция не позаботилась о том, чтобы их вовремя отключить, и они начинают работать на разрушение.
— Для меня ключевой вопрос не столько в том, что такое старение, сколько в том, как природа вообще регулирует продолжительность жизни, — объясняет мне профессор медицинской школы Гарвардского университета Вадим Гладышев. — Ведь сроки жизни у разных животных неодинаковы, от нескольких дней до нескольких столетий. Землеройка и кит — млекопитающие, имеют общего предка, но землеройка живет год, а кит — больше 200 лет1. Считается, что продолжительность жизни млекопитающих связана со скоростью созревания организма и с массой тела. Чем больше масса, тем дольше организм живет. Но вот мышь и голый землекоп примерно одного размера, при этом землекоп ухитряется прожить в 10 раз дольше мыши — больше 30 лет. Мы пытаемся изучать такие пары видов, максимально близкие друг к другу эволюционно. Например, обычную летучую мышь и ночницу Брандта — эта одна из них, водится в том числе в России и живет больше 40 лет, по крайней мере не меньше.
В мире борцов со старением Гладышев прославился тем, что расшифровал и первым начал исследовать геномы двух главных знаменитостей: голого землекопа и ночницы Брандта.
— Ночница — одно из самых маленьких млекопитающих, весит порядка 4–8 грамм. И при этом летает, что вообще уникально в плане продолжительности жизни, ведь при полете тратится огромное количество ресурсов. Как природа это делает? Как бы и нам то же самое сделать? Мы изучили ее геном и нашли два удивительных изменения. Одно — рецептор гормона роста, второе — рецептор инсулинового фактора. Эти два гена очень хорошо известны в связи с изучением старения. Если воздействовать на эти участки, отключать их, то организмы становятся меньше, а живут больше. Мышь, которой заблокировали ген рецептора гормона роста, стала карликовой, но прожила в два раза дольше.
Вопрос фокуса
Пятый день конференции, мне вот-вот улетать, а я никак не оторвусь от докладов. В Москве меня ждут привычные возражения знакомых. С одного фланга чаще всего слышится: «Да ведь если научатся продлевать жизнь, то Путин — это навсегда!» Почему-то собственная судьба волнует людей гораздо меньше. С другого раздается: «Бог задумал нас не такими, человеку положен свой срок». И с обоих флангов дружный хор: «А как же перенаселение? Ведь если люди станут жить долго, места не останется». Можно подумать, перенаселение — главная российская проблема.
Я наконец покидаю место проведения конференции, но в коридоре встречаю Петра Федичева, заведующего лабораторией системной биологии фармкластера МФТИ, научного директора компании Quantum Pharmaceuticals. Это именно тот человек, который занимается разработкой и выводом на рынок новых «антивозрастных» лекарств. Федичева, как всегда, окружает команда ребят, уткнувшихся в компьютеры, где бы они ни находились.
— Что это они делают?
Анализируют данные о всевозможных возраст-зависимых геномах, чтобы найти эффективные маркеры старения. Мы ведь не можем дать человеку таблетку и ждать пятьдесят лет, чтобы посмотреть, как она будет замедлять старение. Чтобы сократить период клинических испытаний, нам нужно найти маркеры, которые в короткие сроки показывали бы, как подействовало на процессы старения то или иное лекарство. Я думаю, эта проблема будет довольно быстро решена: такие вещи всегда зависят от практической необходимости. Как только человечество по-настоящему захочет начать испытывать лекарства, продлевающие жизнь, много умных людей соберется и сделает нормальный биомаркер.
— Разве сейчас люди не занимаются вовсю созданием таких лекарств?
— Понимаете, какой бы духовной практике ни следовал человек — системе оздоровления, диете или гимнастике, — ему не прожить даже до ста пятидесяти лет. Все, что мы можем попытаться сделать, — это отодвинуть свой срок от шестидесяти к ста. У себя в компании мы условно разграничиваем все потенциальные лекарства на сильные и слабые протекторы. Те, которые слабые, улучшают ваше состояние внутри этого сорокалетнего интервала, когда все стареют. Мы стараемся ими не заниматься.
— Почему? Ведь это тоже неплохо…
— Такие виды терапии работают не на кардинальное продление здорового долголетия, а скорее на замедление режима старения. Но мир, при котором старость длится на двадцать лет дольше, не сможет себя поддерживать чисто экономически. Пенсионные системы многих стран уже трещат по швам. Количество походов к врачу стремительно растет с возрастом, как и стоимость лечения, при этом люди перестают работать. На последний год жизни человека в развитых странах сейчас приходятся такие же расходы, как на всю его предыдущую жизнь, а результат ничтожен. Единственный практический способ — это выключить режим старения, чтобы медицинские затраты с возрастом перестали расти, а человек оставался продуктивным.
— Когда еще мы сумеем его выключить… Надо бы до этого как-нибудь дотянуть. Для начала и сто лет на слабых геропротекторах неплохо было бы прожить.
— Мне кажется, это прежде всего вопрос фокуса усилий. Если киту и землекопу, нашим близким родственникам-млекопитающим, удалось переключить режим старения, то и для человека это инженерная задача, которая должна быть решена. Нужно, чтобы достаточное количество толковых людей поняли, что значительное продление жизни возможно. А потом подумали и сделали. Вполне вероятно, что доклинический препарат, серьезно меняющий продолжительность жизни млекопитающих, есть уже сейчас — по крайней мере некоторые доклады на конференции вселили в меня такую надежду.
«Русский репортер» №25-26 (353) 03 июля 2014,
Добавьте свой комментарий